Люка Дебарг дал интервью Наталье Зимяниной
Опубликовано: 28.08.2018
Люка Дебарг и Рена Шерешевская в Доме-музее П. И. Чайковского в Клину
Этим летом на XV конкурсе им. Чайковского произошла революция, которой никто не ждал.
Среди пианистов выделялся 24-летний француз Люка Дебарг. Он играл без оглядки на жесткие требования жюри, отстаивая первозданный взгляд даже на заигранные шедевры.
Не все судьи пришли от этого в восторг: кое-кто привычно предпочел надежные академические клише, предъявленные заведомыми лидерами конкурса. Люка же удостоился IV премии и пламенной любви публики. Его исполнение «Ночного Гаспара» Равеля и особенно Сонаты Метнера вошло в историю конкурса.
Отважного студента Парижской высшей школы музыки им. Корто сравнивают то с Дон Кихотом, то с князем Мышкиным. А готовила его к почти невыносимому конкурсному испытанию Рена Шерешевская, выпускница Московской консерватории по классу Льва Власенко, давно живущая в Париже.
Только что состоялся долгожданный сольный концерт Дебарга в Большом зале консерватории. Очень трудно выходить на сцену, когда зал вновь жаждет чуда. Это невыносимое бремя не всякому под силу. Но Люка очередной экзамен выдержал.
А мы успели поговорить с ним о послевкусии конкурса Чайковского и о разных важных фортепианных тонкостях.
– На конкурсе вы очень неожиданно выглядели на фоне пианистов, которых публика давно знает. Их раскруткой занимались давно и целенаправленно. На что же вы рассчитывали?
– Да, с нашей стороны это был мощный замах. Вдруг я не буду соответствовать уровню?.. Оставалось одно: предельно тщательно подготовить для исполнения музыку прекраснейшую из всех возможных, вот и все. Какая мне была разница, кто именно будет участвовать в конкурсе! Я мечтал сыграть в мифическом Большом зале консерватории, и это меня мотивировало сильнее всего.
– Вы не так давно сказали, что хотели бы жить в России. Но вы понимаете, что публика жестока? Сегодня она от артиста в восторге, а завтра – плевать на него хотела.
– Да, понимаю. Но я ничего не могу с собой поделать. Я очень люблю эту страну, хотя совсем мало ее знаю. Что не мешает мне оставаться привязанным к моей стране, хотя бы чисто географически. Что касается публики – я, конечно, радуюсь горячему приему. Но и его отсутствие меня не остановит, пока я делаю то, что считаю правильным.
– Вам кажется, что у нас процветают искусства?
– Я не знаю, так ли это. Но Россия музыкальная – это нечто особенное. Во Франции никогда не было личностей такого масштаба, как Рахманинов или Прокофьев, которые прославились еще и как блестящие пианисты. Именно благодаря им у меня возникло желание подойти к роялю. Конечно, у нас есть великие Сен-Санс, Альфред Корто или Марсель Мейер, но это несопоставимые величины.
– Вы знаете, что «Сентиментальный вальс» Чайковского, которым вы нас поразили и растрогали, у нас давно не играют, потому что полвека назад он был скомпрометирован в гениальной комедии «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен»? Там его очень смешно пиликают пионеры на скрипках.
– Да, один друг сказал мне об этом, но было уже поздно. К тому же я не слышу ничего, кроме музыки как таковой. В этой трогательной миниатюре много полутонов, фраз, которые должны звучать безукоризненно связно. Но это даже теоретически нелегко на фортепиано, не обладающем возможностями, скажем, виолончели.
А блефовать в таком сочинении нельзя. Вот я и стараюсь ухватить самую суть: застенчивую, завуалированную мольбу на фоне легкого вальса, которому не суждено развернуться в обычный общий танец. В этой пьесе, как всегда у Чайковского, ты в какой-то миг ощущаешь пронзительное одиночество.
– Как вы впервые услышали Метнера?
– Это был Первый концерт в исполнении Николая Демиденко. Однако еще до того я откопал Сонату Метнера в парижском нотном магазине и услышал ее внутренним слухом. Метнер – один из тех, кто меня сейчас больше всего волнует.
– А откуда в вашем репертуаре Рославец? Его в России знают еще меньше!
– Я открыл его для себя, изучая все сонаты для виолончели, прежде чем написать свою. По-моему, это гений. Например, у него есть потрясающее Второе трио: он начинает его с простой маленькой загадочной фразы, нагнетает невероятное напряжение и подводит к самому захватывающему из всех мне известных эмоциональных состояний.
– Вы только что играли на концерте Четвертую сонату Скрябина. В мире его музыка звучит до обидного мало. Что может быть близко в ней французу?
– Скрябин – творец, увлекающий тебя с головой. Это открытая книга. Для музыканта огромное счастье следить по его сочинениям, от первого до последнего, как одно за другим рождались открытия. Можно часами говорить о тайне его музыки. О том, сколько всего она побуждает извлечь из рояля, инструмента тяжелого и неблагодарного.
– Вы много учите по слуху. Как часто вам в жизни говорили «Так играть нельзя»?
– Очень часто! Но что значит – «говорили»? И кто говорил? Если это «не так», то как должно быть? Одна молодая пианистка-любительница сказала мне по поводу Сонатины Равеля: «Не знаю, как это должно быть, но в любом случае не так». Видите, у любителей тоже есть очень ценные мысли по поводу Равеля!
– А Рена Шерешевская вам так говорила?
– Да. Но что мне в ней нравится – после этого она сама предлагает что-нибудь конструктивное.
– Правда, что на конкурсе вам подарили два рояля?
– Да, но мне некуда их поставить, поэтому я отказался.
– Вам не кажется, что фортепианное искусство умирает? Хотя бы из-за громоздкости инструмента.
– Нет. Даже если останутся лишь колымаги и кастрюли, будут создавать музыку и на них. Некоторые лучшие записи начала ХХ века были сделаны технически чудовищно, но они продолжают трогать. Что в конце концов точно умрет – так это абсурдный культ эстетизма и технического блеска, особенно в записи, где звучание доходит до недостижимого в живом исполнении совершенства. И хорошо бы, чтоб это умерло, чтобы дать возможность родиться чему-нибудь более честному.
– Существуют ли еще для вашего поколения понятия «русская школа», «французская школа»? Или это уже смешно?
– Существует даже определенный антагонизм! Например, дебильное противопоставление «русских машин» и «французских деликатесов»… Обычно к нему прибегают люди в чем-то ущемленные. Я думаю, российскому профессионализму нет равных в мире. Здесь дети могут заниматься музыкой с самых ранних лет, и никто не считает их инопланетянами.
А во Франции структура обучения такова, что музыка до бакалавриата и начала учебы в вузе может быть лишь своего рода увлечением, настоящих доконсерваторских учебных заведений не существует. И даже когда ты уже поступил в консерваторию, человеку с высокими художественными притязаниями очень трудно жить одной музыкой.
– Какое сочинение должен послушать далекий от классической музыки человек, чтобы оно его поразило? К вашему мнению сейчас особенно прислушиваются.
– Клавирные концерты Баха, его сюиты и партиты для струнных соло и оркестровые. Оратории Генделя. 25-я и 40-я симфонии Моцарта, его Концерты для фортепиано, скрипки, кларнета. Симфонии Бетховена №№ 3, 5, 6, 7, 9. Вальсы, ноктюрны, баллады Шопена. «Мефисто-вальс» Листа…
Для юного возраста особенно хороши «Картинки с выставки» Мусоргского, его «Ночь на Лысой горе». «Ученик чародея» Поля Дюка. «Вальс», «Альборада дель грациозо» и «Болеро» Равеля. «Ромео и Джульетта» Прокофьева. Балеты Чайковского. «Поцелуй феи» и «Петрушка» Стравинского.
– Кроме России, вас куда-нибудь еще пригласили выступить?
– Конечно. У меня есть приглашения отовсюду: из США, Южной Америки, я уже играл в Италии, поеду в Германию, в Китай.
– Вы представляете, как трудна жизнь артиста? Переезды, перелеты. Не так, как во времена Моцарта и Листа, но все-таки. Вы к ней готовы?
– Я об этом не задумываюсь. Истинные путешествия претерпевает душа, а не тело. По крайней мере, я пока еще не умотался до такой степени, чтобы мое тело пожаловалось. Буду продолжать пока хватит сил… Да что там, мне это скорее нравится!
– Как приняли ваш успех на конкурсе Чайковского ваши родные?
– Были очень рады. Я еще не успел отпраздновать со всеми. И даже не уверен, что смогу. Мои родители заняты, кажется, одной работой…
– Зато о ваших дедушке и бабушке рассказывают чудеса. Они у вас и правда сказочные?
– Ну почему сказочные… Дедушка с бабушкой – это те люди, к которым я всегда с радостью приезжаю, мы рассказываем друг другу кучу всего интересного. Только живут они не в Париже, и нам непросто часто видеться.
– Ваши ближайшие планы? До следующей, декабрьской встречи в Москве?
– План один: удержаться на уровне, которого я достиг.
Беседу вела Наталья Зимянина
Автор благодарит Марину Акимову и Наталью Доллежаль за оперативный перевод с французского
В сокращённом виде интервью опубликовано в “Новой газете”